С богом, в дальнюю дорогу!
Путь найдешь ты, слава богу.
Светит месяц; ночь ясна;
Чарка выпита до дна.
Пуля легче лихорадки;
Волей умер ты, как жил.
Враг твой мчался без оглядка;
Но твой сын его убил.
Вспоминай пас за могилой,
Коль сойдетесь как-нибудь;
От меня отцу, брат милый,
Поклониться не забудь!
Ты скажи ему, что рана
У меня уж зажила;
Я здоров,— и сына Яна
Мне хозяйка родила.
Деду в честь он назван Яном;
Умный мальчик у меня;
Уж владеет атаганом
И стреляет из ружья.
Дочь моя живет в Лизгоре;
С мужем ей не скучно там.
Тварк ушел давно уж в море;
Жив иль нет,— узнаешь сам.
С богом, в дальнюю дорогу!
Путь найдешь ты, слава богу.
Светит месяц; ночь ясна;
Чарка выпита до дна.
ПРИМЕЧАНИЯ А. С. ПУШКИНА
1 Мериме поместил в начале своей Guzla известие о старом гусляре Иакинфе Маглановиче; неизвестно, существовал ли он когда-нибудь; но статья его биографа имеет необыкновенную прелесть оригинальности и правдоподобия. Книга Мериме редка, и читатели, думаю, с удовольствием найдут здесь жизнеописание славянина-поэта.
Notice sar Hyacinthe Maglanovich
Hyacinthe Maglanovich est le seul joueur de guzla que j’aie vu, qui fut aussi poete; car la plupart ne font que repeter d’anciennes chansons, ou tout au plus ne composent que des pastiches en pregnant vingt vers d’une balade, autant d’une autre, et liant le tout au moyen de mauvais vers de leur faijon.
Notre poete est ne a Zuonigrad, comme il le dit lui-meme dans sa ballade intitulee L’Aubepine de Veliko. II etait fils d’un cordonnier, et ses parents ne semblent pas s’ere donne beancoup de mal pour son education, car il ne sait ni lire ni ecrire. A 1’age de huit ans il fut enleve par des Tchingenehs ou Bohemiens. Ces gens le menerent en Bosnie, ou ils lui apprirent ieurs tours et le convertirent sans peine a l’islamisme, qu’lis professent pour la plupart1).Un ayan
on maire de Livno le tira de leurs mains et le prit a son service, ou il-passa quelques annees.
II avait quinze ans, quand un moine catholique reussit a le convertir au christianisme, au risque de se faire empaier s’il etait decouvert: car les Turcs n’encouragent point les travaux des missionnaires. Le jeune Hyacinthe n’eut pas de peine a se decider a quitter un maitre assez dur, comme sont la plupart des Bosniaques; mais, en se sauvant de sa inaison, il voulut tirer vengeance de ses mauvais traitements. Profitant d’une nuit orageuse, il sortit de livno, emportant une pelisse et le sabre de son maitre, avec quelques sequins qu’il put derober. Le moine qui l’avait rebaptise l’accompagna dans sa fuite, que peut-etre il avait conseillee.
De Livno a Scign en Dalmatie il n’y a qu’une douzaine de lieues. Les fugitifs s’y trouverent bientot sous la protection du gouvernement venitien et a l’abri des poursuites de l’ayan. Ce flit dans cette ville que Maglanovich fit sa premiere chanson: il celebra sa fuite dans une ballade, qui trouva quelques admirateurs et qui commenga sa reputation2).
Mais il etait sans ressources d’ailleurs pour subsister, et la nature lui avait donne peu de gout pour le travail. Grace a l’hospitalite morlaque, il vecut quelque temps de la charite des habitants des campagnes, payant son ecot en chantant sur laguzla quelque, vieille romance qu’il savait par coeur. Bientot il en composa lui-meme pour des mariages et des enterrements, et sut si bien se rendre necessaire, qu’il n’y avait pas de bonne fete si Maglanovich et sa guzla n’en elaient pas.
II vivait ainsi dans les environs de Scign, se souciant fort pen do ses parents, dont il ignore encore le destin car il n’a jamais ete a Zuonigrad depuis son eniement.
A vingt-cinq ans c’etait un beau jeune homme, fort, adroit, bon chasseur et de plus poete et musicien celebre; il etait bien vu de tout le monde, et surtout des jeunes filles. Celle qu’il preferait se nommait Marie et etait fille d’un riche morlaque, nomme Zlarinovich. II gagna facilement son affection et, suivant la coutume, il 1’enleva. II avait pour rival une espece de seigneur du pays, nomme Uglian, lequel eut connaissance de l’enlevement projete. Dans les moeurs illyriennes l’amant dedaigne se console facilement et n’en fait pas plus mauvaise mine a son rival heureux; mais cet Uglian s’avisa d’etre jaloux et voulut mettre obstacle au bonheur de Maglanovich. La nuit de l’enlevement, il parut accompagne de deux de ses domestiques, au moment ou Marie etait deja montee sur un cheval et prete a suivre son amant. Uglian leur cria de s’arreter d’une voix mena?ante. Les deux rivaux etaient armes suivant Fusage. Maglanovich tira le premier et tua le seigneur Uglian. S’il avait eu une famille, elle aurait epouse sa querelie, et il n’aurait pas quitte le pays pour si peu de chose; mais il etait sans parents pour l’aider, et il restait seul expose a la vengeance de toute la famille du mort. II prit son parti promptement et s’enfuit avec sa femme dans les montagnes, ou il s’associa avec des heyduques 3).
И vecut lonftemps avec cux, et meme il fut blesse au visage dans line escarmouche avec les pandoursEnfin, ayant gagne quelque argent d’une maniere assez peu honneete, je crois, il quitta les montagnes, acheta des bestiaux et vint s’etablir dans le Kotar avec sa femme et quelques enfants. Sa maison est pres de Smocovich, sur le bord d’une petite riviere ou d’un torrent, qui se jette dans le lac de Vrana. Sa femme et ses enfants s’occupent de leurs vaches et de lcur petite ferme; mais lui est toujours en voyage; souvent il va voir ses anciens amis les heyduques, sans toutefois prendre part a leur dangereux metier.
Je l’ai vu a Vara pour la premiere fois en 1816. Je parlais alors tres facilement l’illyrique, et je desirais beaucoup entendre un poele en reputation. Mon ami, l’estimable voivode Nicolas ***, avait rencontre a Biograd, ou il demeure, Ilyacinthe Maglanovich, qu’il coiinaissait deja, et sacliant qu’il allait a Zara, il lui donna une letter pour moi. II me disait que, si je voulais tirer quelque chose du joueur de guzla, il fallait Je faire boire; car il ne se sentait inspire que lorsqu’il etait a peu pres ivre.
Hyacinthe avait alors pres de soixante ans. C’est un grand homme, vert et robuste pour son age, les epaules larges et le cou remarquablement gros; sa figure est prodigieusement basanee; ses yeux sont petits et un peu releves du coin; son nez aquilin, assez eni’lamme par l’usage des liqueurs fortes, sa longue moustache blanche et ses gros sourcils noirs forment un ensemble que Ton oublie difficilement quand on l’a vu une fois. Ajoutez \v cela une lonque cicatrice qu’il porte sur le sourcil et sur une partie de la joue. II est tres extraordinaire qu’il n’ait pas perdu l’oeil en recevant cette blessure. Sa tete etait rasee, suivant l’usage presque general, et il portait un bonnet d’agneau noir: ses vetements etaient assez vieux, mais encore tres propres.
En entrant dans ma chambre, il me donna la lettre du voivode et s’assit sans ceremonie. Quand j’eus fini de lire: vous parlez done rillyrique, me dit-il d’un air de doute assez meprisant. Je lui repondis sur-le-champ dans cette langue que je l’entendais assez bien pour pouvoir apprecier ses chansons, qui m’avaient ete extremement vantees. Bien, bien, dit-il; mais j’ai faim et soif: je chanterai quand je serai rassasie. Nous dinames ensemble. II me semblait qu’il avait jeune quatre jours au moins, tant il mangeait avec avidite. Suivant l’avis du voivode, j’eus soin de le faire boire, et mes amis, qui etaient venus nous tenir compagnie sur le bruit de son arrivee, remplissaient son verre a chaque instant. Nous esperions que quand cette faim et cette soif si extraordinaires seraient apaisees, notre homme voudrait bien nous faire entendre quelques-uns de ses chants. Mais notre attente fut bien trompee. Tout d’un coup il se leva de table et se laissant tomber sur un tapis pres du feu (nous etions en decembre), il s’endormit en moins de cinq minutes, sans qu’il у eut moyen de le reveiller.
Je i’us plus heureux, une autre fois: j’eus soin do le faire boire seulement assez pour l’ammer et alors il nous chanta plusieurs des ballades que l’on trouvera dans ce recueil.
Sa voix a du etre fort belle; mais alors elle etait un peu cassee. Quand il chantait sur sa guzla, ses yeux s’animaient et sa figure prenait une expression de beaute sauvage, qu’un peinlre aimerait a exprimer sur la toile.
II me quitta d’une faсon etrange: il demeurait depuis cinq jours chez moi, quand un matin il sortit, et je l’attendis inutilement jusqu’au soir. J’appris qu’il avait quitte Zara pour retourner chez lui; mais eh ‘meme temps je m’apergus qu’il me manquait une paire de pistolets anglais qui, avant son depart precipite, etaient pendus dans ma chambre. Je dois dire a sa louange qu’il aurait pu emporter egalement ma bourse et une montre d’or qui valaient dix fois plus que les pistolets, qu’il m’avait pris.
En 1817 je passai deux jours dans sa maison, ou il me regut avec toutes les marques de la joie la plus vive. Sa femme et tous ses enfants et petits-enfants me sauterent au cou et quand je le quittai, son fils aine me servit de guide dans les montagnes pendant plusieurs jours, sans qu’il me fut possible de lui faire accepter quolque recompense.
1) Tous ces details m’ont ete donnes en 1817 par Maglanovich lui-meme.
2) J’ai fait de vains efforts pour me la procurer. Maglanovich lui-meme l’avait oubliee, ou peut-etre eut-il lionte de me reciter son premier essai dans la poesie.
3) Espece de bandits.
Перевод:
Заметка об Иакинфе Маглановиче
Иакинф Магланович — единственный мне знакомый гусляр, который в то же время был поэтом; большинство гусляров повторяют старые песни или самое большее — сочиняют подражания, заимствуя стихов двадцать из одной баллады, столько же из другой и связывая все это при помощи скверных стихов собственного изделия.
Поэт наш родился в Звониграде, как оп сам говорит об этом в балладе «Боярышник в Велико». Оп был сын сапожника, и его родители, по-видимому, не сильно беспокоились о его образовании, ибо оп пе умеет пи читать, ни писать. В возрасте восьми лет он был похищен чинженегами, или цыганами. Эти люди увели его в Боснию, где и обучили своим штукам и без труда обратили его в магометанство, исповедываемое большинством среди них 1). Один «айан», или старшина, в Ливно отобрал его у цыган и взял себе в услужение, где он и пробыл несколько лет.
Ему было пятнадцать лет, когда один католический монах обратил его в христианство, рискуя быть посаженным на кол в случае обнаружения этого, ибо турки отнюдь не поощряют миссионерской деятельности. Юный Иакинф недолго задумывался над тем, чтобы покинуть своего хозяина, достаточно сурового, как и большинство босняков; но, уходя из его дома, оп задумал отмстить за дурное обращение. Однажды ночыо, в грозу, оп ушел из Ливно, захватив с собой шубу и саблю хозяина, с несколькими
цехинами, какие ему удалось похитить. Монах, окрестивший его, сопровождал его в бегстве, совершенном, вероятно, по его совету.
От Ливно до Синя, в Далмации, пе больше чем миль двенадцать. Беглецы скоро прибыли туда, под покровительство венецианского правительства, в безопасности от преследований айана. Здесь-то Магланович сочинил свою первую песню; оп воспел свое бегство в балладе, которая привлекла внимание некоторых, и с нее-то началась его известность 2).
Но он был без средств к существованию, а по природе своей не слишком был расположен к труду. Благодаря морлацкому гостеприимству некоторое время он жил на подаяния сельских жителей, отплачивая им пением какой-нибудь заученной им старой песни. Вскоре ои сам сочинил несколько новых песен на случай свадеб и погребений, и его присутствие стало настолько необходимым, что праздник был не в праздник, если на нем не было Маглановича с его гузлой.
Так он жил в окрестностях Синя, мало беспокоясь о своих родных, судьба которых ему доныне осталась неизвестной, так как со дня похищения он ни разу не бывал в Звониграде.
В двадцать пять лет это был красивый молодой человек, сильный, ловкий, прекрасный охотник и сверх того знаменитый поэт и музыкант; его уважали все, в особенности девушки. Та, которой он отдавал предпочтение, звалась Марией и была дочерью богатого морлака но имени Зларинович. Он легко добился взаимности и, по обычаю, похитил ее. У него был соперник по имени Ульян, нечто вроде местного сеньора, который заранее проведал о похищении. Иллирийские нравы таковы, что отвергнутый любовник легко утешается и не косится на своего счастливого соперника; по этот Ульян решил ревновать и препятствовать счастью Маглановича. В ночь похищения он явился с двумя слугами в ту минуту, когда Мария уже села на лошадь, чтобы следовать за возлюбленным. Ульян угрожающим голосом приказал остановиться. Соперники, по обычаю, были вооружены, Магланович выстрелил первый и убил сеньора Ульяна. Если бы у него была семья, то она поддержала бы его и он не покинул бы страны из-за таких пустяков; по он был одинок, против него — готовая на месть вся семья убитого. Он быстро пришел к решению и скрылся с женой в горах, где
присоединился к гайдукам 3).
Он долго жил с ними и даже был ранен в лицо при схватке с пандурами 4). Наконец, заработав кое-какие деньги, как я полагаю, не особенно честным способом, он оставил горы, купил скот и поселился в Каттаро с женой и детьми. Дом его около Смоковича, па берегу речонки или потока, впадающего в озеро Врана. Жена и дети заняты коровами и фермой; он же вечно в разъездах; часто посещает он своих старинных друзей гайдуков, но не принимает уже участия в их опасном промысле.
Я встретил его в Заре впервые в 1816 г. В то время я свободно говорил по-иллирийски и сильно желал услышать какого-нибудь известного поэта. Мой друг, уважаемый воевода Николай ***, встретил в Белграде — месте своего жительства — Иакинфа Маглановича, ему ранее известного, и, зная, что он направлялся в Зару, снабдил его письмом ко мне. Он писал мне, что если я желаю послушать гусляра, то должен сперва подпоить его; ибо вдохновение на него сходило лишь тогда, когда он бывал почти пьян.
Иакинфу было в то время около шестидесяти лет. Это — высокий человек, еще крепкий и сильный для своего возраста, широкоплечий, с необычайно толстой шеей; лицо его удивительно загорелое, глаза маленькие и слегка приподнятые по углам, орлиный нос, довольно красный от крепких напитков, длинные белые усы и густые черные брови, все это вместе дает образ, незабываемый для того, кто видел его хоть раз. Прибавьте к тому длинный шрам через бровь и вдоль щеки. Непостижимо, как ои не лишился глаза при таком ранении. Голова у него была бритая, по почти всеобщему обычаю, и носил он черную барашковую шапку; платье его было очень поношенное, но притом весьма опрятное.
Войдя ко мне в комнату, он передал мне письмо воеводы и присел без стеснения. Когда я прочел письмо, он сказал тоном довольно презрительного сомнения: — Так вы говорите по-иллирийски.— Я отвечал немедленно на этом языке, что достаточно понимаю по-иллирийски, чтобы оценить его песни, которые мне очень хвалили.— Ладно, ладно,— отвечал он,— но я хочу есть и пить; я буду петь, когда поем.— Мы вместе пообедали. Мне показалось, что оп голодал по меньшей мере дня четыре, с такой жадностью он ел. По совету воеводы, я подливал ему, и друзья мои, которые, услышав о его приходе, пришли ко мне, наполняли его стакан ежеминутно. Мы надеялись, что, когда этот необычайный голод и жажда будут удовлетворены, наш гость соблаговолит нам что-нибудь спеть. Но ожидания наши оказались напрасны. Вдруг он встал из-за стола и, опустившись на ковер у огня (дело было в декабре), заснул в пять минут, и не было никакой возможности разбудить его.
Я был удачливее в другой раз: я постарался напоить его лишь настолько, чтобы воодушевить его, и тогда он спел мне много баллад, находящихся в этом сборнике.
Должно быть, голос его был прежде хорош, но тогда он был немного разбит. Когда он пел, играя на гузле, глаза его оживали и лицо принимало выражение дикой красоты, которую художники охотно заносят на полотно.
Оп расстался со мною довольно странным способом: пять дней жил он у меня и па шестой утром ушел, и я тщетно ждал его до вечера. Мне сказали, что он ушел из Зары к себе домой; но в то же время я заметил исчезновение пары английских пистолетов, которые, до его поспешного ухода, висели у меня в комнате. Я должен добавить к его чести, что он мог равным образом унести и мой кошелек, и золотые часы, которые были раз в десять дороже, чем взятые им пистолеты.
В 1817 году я провел два дня в его доме, где он принял меня, выказав живейшую радость. Жена его и все дети и внуки окружили меня и обнимали, а когда я ушел от них, старший сын служил мне проводником в горах в течение нескольких дней, причем невозможно было уговорить его принять какое бы то ни было вознаграждение (фр.).
1) Все эти подробности были сообщены мне в 1817 году самим Маглановичем.
2) Я тщетно разыскивал эту балладу. Сам Магланович ее забыл или, может быть, стыдился петь мне первый свой поэтический опыт.
3) Род разбойников.
4) Полицейские солдаты.
1834 г.