Свою любовницу лаская
В объятьях лживых и крутых,
В тревоге страсти изнывая,
Что выжигает краски их,
Не отвлекаясь и враждуя,
Меняя ходы каждый миг,
И всеми чарами колдуя,
И подавляя стоном крик, —
Разятся черные средь плена
И злата круглых зал,
И здесь вокруг трещат полена
Чей души пламень сжал.
Покой и мрачен и громоздок,
Везде поддельные столбы,
Здесь потны лица спертый воздух,
И с властелинами рабы.
Здесь жадность, обнажив копыта
Застыла как скала,
Другие с брюхом следопыта
Приникли у стола.
Сражаться вечно в гневе в яри,
Жизнь вздернуть за власа,
Иль вырвать стон лукавой хари
Под визг верховный колеса!
Ты не один — с тобою случай!
Призвавший жить — возьми отказ!
Иль черным ждать благополучья?
Сгорать для кротких глаз?
Они иной удел избрали:
Удел восстаний и громов,
Удел расколотой скрижали
Полета в область странных снов!
. . . . . . . . . . . . . . .
Один широк был как котел,
По нем текло ручьями сало,
Другой же хил и вера сёл
В чертей не раз его спасала.
В очках сидели здесь косые
Хвостом под мышкой щекоча,
Хромые, лысые, рябые,
Кто без бровей, кто без плеча.
Здесь стук и грохот кулака
По доскам шаткого стола,
И быстрый говор: — Какова?
Его семерка туз взяла!
Перебивают как умело,
Как загоняют далеко!
Играет здесь лишь смелый,
Глядеть и жутко и легко!
Вот бес совсем зарвался, —
Отчаянье пусть снимет гнет! —
Удар… смотри — он отыгрался,
Противник охает клянет.
О как соседа мерзка харя!
Чему он рад чему?
Или он думает, ударя,
Что мир покорствует ему?
— Моя! — черней воскликнул сажи;
Четой углей блестят зрачки, —
В чертог восторга и продажи
Ведут счастливые очки!..
Сластолюбивый грешниц сейм
Виясь, как ночью мотыльки,
Чертит ряд жарких клейм
По скату бесовской руки…
И проигравшийся тут жадно
Сосет разбитый палец свой,
Творец систем, где все так ладно,
Он клянчит золотой!..
А вот усмешки, визги, давка,
Что? что? Зачем сей крик?
Жена стоит, как банка ставка,
Ее обнял хвостач старик.
Она красавица исподней
Взошла, дыхание сдержала,
И дышит грудь ее свободней
Вблизи веселого кружала.
И брошен вверх веселый туз,
И пала с шелестом пятерка,
И крутит свой мышиный ус
Игрок суровый смотрит зорко…
. . . . . . . . . . . . . . .
И в нефти корчившийся шулер
Спросил у черта: — Плохо брат?
Затрепетал… — Меня бы не надули!
Толкнул соседа шепчет: — Виноват!..
С алчбой во взоре просьбой денег
Сквозь гомон, гам и свист,
Свой опустя стыдливо веник
Стояла ведьма… липнул лист
А между тем варились в меди
Дрожали, выли и ныряли
Ее несчастные соседи…
(Здесь судьи строго люд карали!)
И влагой той, в которой мыла
Она морщинистую плоть,
Они, бежа от меди пыла,
Искали муку побороть.
И черти ставят единицы
Уставшим мучиться рабам,
И птиц веселые станицы
Глаза клюют, припав к губам…
Здесь председатель вдохновенно
Прием обмана изъяснял,
Все знали ложь, но потаенно
Урвать победу всяк мечтал!
Тут раненый не протестуя
Приемлет жадности удар,
О боли каждый уж тоскует,
И случай ищется как дар.
Здесь клятвы знают лишь на злате,
Прибитый долго здесь пищал,
Одежды странны: на заплате
Надежды луч протрепетал…
И вот на миг вошло смятенье, —
Уж проигравшийся дрожал, —
Тут договор без снисхожденья:
Он душу в злато обращал!
Любимец ведьм венец красы
Под нож тоскливый подведен,
Ничком упал он на весы
А чуб белей чем лен.
И вот разрезан он и стружки,
Как змейки, в воздухе дрожат,
Такие резвые игрушки
Глаза сожженные свежат!
Любовниц хор, отравы семя,
Над мертвым долго хохотал,
И — вкуса злость — златое темя
Их коготь звонко скрежетал!..
Обогащенный новым даром
Счастливец стал добрее
И, опьяненный сладостным угаром,
Играет он смелее!
Но замечают черти: счастье
Все валит к одному;
Такой не видели напасти —
И все придвинулись к нему.
А тот с улыбкой скромной девы
И светлыми глазами,
Был страшен в тихом гневе,
Все ворожа руками.
Он, чудилося, скоро
Всех обыграет и спасет
Для мук рожденных и позора, —
Чертей бессилит хладный пот.
Но в самый страшный миг
Он услыхал органа вой,
И испустил отрадный крик,
О стол ударился спиной.
И все увидели: он ряжен
И рана в нем давно зияла
И труп сожжен обезображен
И крест одежда обнажала.
Но миг — и нет креста,
И все кто видел — задрожал,
Почуяв в сердце резь хлыста,
И там заметивши кинжал…
Спасеный чует мести ярость
И сил прилив богатый,
Горит и где усталость?
И строен стал на час горбатый!..
Разгул растет и ведьмы сжали
В когтях ребенка-горбуна,
Добычу тощую пожрали
Верхом на угольях бревна…
— Пойми! Пойми! Тебе я дадена!
Твои уста, запястья, крути, —
И полуобраз полутадина
Локтями тянется к подруге…
И ягуары в беге злобном
Кружатся вечно близ стола,
И глазом зелени подобным,
Бросалась верная стрела…
Еще! еще! и горы злата
Уж давят видом игрока,
Монет наполнена палата,
Дрожит усталая рука.
И стены сжалися, тускнея,
И смотрит зорко глубина,
Вот притаились веки змея,
И веет смерти тишина…
И скука, тяжко нависая,
Глаза разрежет до конца,
Все мечут банк и, загибая,
Забыли путь ловца.
И лишь томит одно виденье
Первоначальных райских дней,
Но строги каменные звенья,
И миг — мечтания о ней!..
И те мечты не обезгрешат:
Они тоскливей, чем игра…
Больного ль призраки утешат?
Жильцу могилы ждать добра?..
Промчатся годы — карты те же
И та же злата желтизна,
Сверкает день — все реже, реже,
Печаль игры, как смерть сильна!
От бесконечности мельканья
Туманит, горло всем свело,
Из уст клубится смрадно пламя
И зданье трещину дало.
К безумью близок каждый час,
В глаза направлено бревно,
Вот треск… и грома глас…
Игра обвал — им все равно!..
. . . . . . . . . . . . . .
Все скука угнетает…
И грешникам смешно…
Огонь без пищи угасает
И занавешено окно…
И там, в стекло снаружи,
Все бьется старое лицо,
Крылом серебряные мужи
Овеют двери и кольцо.
Они дотронутся промчатся,
Стеная жалобно о тех,
Кого родили… дети счастья
Все замолить стремятся грех…
Год написания: 1912