Блок А. А. - Возмездие. Первая редакция поэмы (Варшавская поэма)

Распечатать

Посвящается сестре моей Ангелине Блок

1
Жандармы, рельсы, фонари,
Жаргон и пейсы вековые…
И вот — в лучах больной зари
Задворки польские России…
Здесь всё, что было, всё, что есть,
Все дышит ядами химеры;
Коперник сам лелеет месть,
Склонясь на обод полой сферы…
Месть, месть — в холодном чугуне
Звенит, как эхо, над Варшавой,
То Пан-Мороз на злом коне
Бряцает шпорою кровавой…
Вот — оттепель: блеснет живей
Край неба желтизной ленивой,
И очи панн чертят смелей
Свой круг — ласкательный и льстивый.
Всё, что на небе, на земле,
Повито злобой и печалью…
Лишь рельс в Европу в черной мгле
Поблескивает верной сталью.
2
Отец лежал в «Аллее роз»,
Уже с усталостью не споря.
А поезд мчал меня в мороз
От берегов родного моря.
Вошел я. «В пять он умер. Там», —
Сказал поляк с любезной миной.
Отец в гробу был сух и прям.
Был нос прямой — а стал орлиный.
Был жалок этот смятый одр,
И в комнате чужой и тесной
Мертвец, собравшийся на смотр,
Спокойный, желтый; бессловесный.
Застывший в мертвой красоте,
Казалось, он забыл обиды:
Он улыбался суете
Чужой военной панихиды.
Но я успел в лице признать
Печать отверженных? скитальцев
(Когда кольцо с холодных пальцев
Мне сторож помогал снимать).
3
Да, я любил отца в те дни
Впервой и, может быть, в последний…
В толпе затеплились огни
Вослед за скучною обедней…
И чернь старалась как могла;
Над гробом говорили речи;
Цветами дама убрала
Его приподнятые плечи.
Потом — от головы до ног
Свинцом спаяли ребра гроба
(Чтоб он, воскреснув, встать не мог, —
Покойный слыл за юдофоба).
От паперти казенной прочь
Тащили гроб, давя друг друга.
Бесснежная визжала вьюга
Злой день сменяла злая ночь.
4
Тогда мы встретились с тобой.
Я был больной, с душою ржавой…
Сестра, сужденная судьбой,
Весь мир казался мне Варшавой!
Я помню: днем я был «поэт»,
А ночью (призрак жизни вольной?)
Над черной Вислой — черный бред?
Как скучно, холодно и больно!
Лишь ты напоминала мне
Своей волнующей тревогой
О том, что мир — жилище бога,
О холоде и об огне.
5
Мы шли за гробом по пятам
Из города в пустое поле
Но незнакомым площадям.
Кладбище называлось: «Воля».
Да, песнь о воле слышим мы, —
Когда могильщик бьет лопатой
По глыбам глины желтоватой;
Когда откроют дверь тюрьмы;
Когда мы изменяем женам,
А жены — нам; когда, узнав
О поруганьи чьих-то прав,
Грозим министрам и законам
Из запертых на ключ квартир;
Когда проценты с капитала
Освободят от идеала, Когда…
На кладбище был мир,
И впрямь пахнуло чем-то вольным;
Кончалась скука похорон.
Здесь радостный галдеж ворон
Сливался с гулом колокольным.
Как пусты ни были сердца,
Все знали: эта жизнь сгорела.
И солнце тихо посмотрело
В могилу бедную отца…
6
Отца я никогда но знал.
А он — от первых лет сознанья —
В душе ребенка оставлял
Тяжелые воспоминанья.
Мы жили в разных городах,
Встречались редко и случайно.
Он был мне чужд во всех путях
(Быть может, кроме самых тайных).
Его циничный тяжкий ум
Внушал тоску и мысли злые
(Тогда я сам был полон дум,
И думы были молодые).
И только добрый, льстивый взор,
Бывало брошенный украдкой
Сквозь отвлеченный разговор,
Был мне тревожною загадкой.
Ходил он посидеть, как гость,
Согбенный, с красными кругами
Вкруг глаз. За вялыми словами
Нередко шевелилась злость.
А мне его бывало жаль…
И он, как я, ведь принял с детства
Флобера странное наследство —
Education sentimentale.
7
Правдивы вы — и без прикрас,
Стихи печальные поэмы! —
Да, нас немного. Помним все мы,
Как зло обманывали пас.
Мы, современные поэты,
О вас, от вас мы плачем вновь,
Храня священную любовь,
Твердя старинные обеты!
Пусть будет прост и скуден храм,
Где небо кроют мглою бесы,
Где слышен хохот желтой прессы,
Жаргон газет и визг реклам,
Где под личиной провокаций
Скрывается больной цинизм,
Где торжествует нигилизм —
Бесполый спутник «стилизаций»,
Где «Новым временем» смердит,
Где хамство с каждым годом — пуще,
Где полновластны, вездесущи
Лишь офицер, жандарм — и жид,
Где память вечную Толстого
Стремится омрачить жена…
Прочь, прочь! — Душа живя — она
Полна предчувствием иного!
Поют подземные струи,
Мерцают трепетные светы…
Попомни Тютчева заветы:
«Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои».
8
Пусть зреет гнев. Пускай уста
Поэтов не узнают мира. —
Мы в дом вошли. Была пуста
Сырая, грязная квартира;
Привыкли чудаком считать
Отца; на то имели право;
На всем покоилась печать
Его тоскующего нрава;
Он был профессор и декан;
Жил одиноко, мрачно, странно;
Ходил в дешевый ресторан
Поесть. На площади туманной
Его встречали: он бочком
Шел быстро, точно пес голодный,
В шубенке старой и холодной
С истрепанным воротником;
И видели его сидевшим
На улице, на груде шпал;
Здесь он нередко отдыхал,
Согнувшись, с взглядом опустевшем.
Он понемногу «свел на нет»
Всё, что мы в жизни ценим строго;
Не освежалась много лет
Его убогая берлога:
На мебели, на грудах книг
Пыль стлалась серыми слоями;
Здесь в шубе он сидеть привык
И печку не топил годами;
Он всё берег и в кучу нес:
Бумажки, лоскутки материй,
Листочки, корки хлеба, перья
В коробках из-под папирос,
Белья нестиранного груду,
Портреты, письма дам, родных,
И даже то о чем в своих
Стихах рассказывать не буду…
И наконец — убогий свет
Варшавский падал на киоты
И на повестки и отчеты
«Духовно-нравственных бесед»;
Так с жизнью счет сводя печальный,
И попирая юный пыл,
Сей Фауст, когда-то радикальный,
«Правел», слабел… и всё забыл;
Ведь жизнь уже не жгла — томила,
И равнозначны стали в ней
Слова: «свобода» и «еврей»…
Лишь музыка — одна будила
До смерти вольную мечту;
Брюзжащие смолкали речи;
Хлам превращался в красоту;
Прямились сгорбленные плечи;
С нежданной силой пел рояль,
Будя неслыханные звуки:
Проклятия страстей и скуки,
Стыд, горе, светлую печаль…
И наконец — чахотку злую
Своею волей нажил он,
И слег в лечебницу плохую
Сей современный Гарпагон.
9
Страна под бременем обид,
Под гнетом чуждого насилья,
Как ангел, опускает крылья,
Как женщина, теряет стыд.
Скудеет национальный гений,
И голоса не подает,
Не в силах сбросить ига лени,
В полях затерянный народ,
И лишь о сыне-ренегате
Всю ночь безумно плачет мать,
Да шлет отец врагам — проклятье
(Ведь старым нечего терять)…
А сын — он изменил отчизне,
Он жадно пьет с врагом вино…
И ветер ломится в окно,
Взывая к совести и к жизни…
10
Не так же ль и тебя, Варшава,
Столица древних поляков,
Дремать принудила орава
Военных русских пошляков?
Здесь жизнь скрывается в подпольи;
Молчат магнатские дворцы;
Лишь Пан-Мороз — во все концы
Свирепо рыщет на раздольи;
Неистово взлетит над вами
Его седая голова,
Иль откидные рукава
Взмахнутся бурей над домами, —
Иль конь заржет — и звоном струн
Ответит телеграфный провод,
Иль вздернет Пан взбешенный повод —
И четко повторит чугун
Удары мерзлого копыта
Но опустелой мостовой?
И вновь, поникнув головой,
Безмолвен Пан, тоской убитый…
11
Когда ты загнан и забит
Людьми, заботой иль тоскою;
Когда под гробовой доскою
Всё, что тебя пленяло, спит;
Когда по городской пустыне,
Отчаявшийся и больной,
Ты возвращаешься домой,
И тяжелит ресницы иней, —
Тогда — остановись на миг
Послушать тишину ночную:
Постигнешь слухом жизнь иную,
Которой днем ты не постиг;
По-новому окинешь взглядом
Даль снежных улиц, дым костра,
Ночь, тихо ждущую утра
Над белым, запушённым садом,
И небо — книгу между книг…
Найдешь в душе опустошенной
Ты образ матери склоненной,
И в этот несравненный миг —
Узоры на стекле фонарном,
Мороз, оледенивший кровь,
Свою холодную любовь —
Всё примешь сердцем благодарным,
И всё благословишь тогда,
Поняв, что жизнь — безмерно боле,
Чем «quantum satis» Бранда воли,
А мир — свободен, как всегда.
12
Отец! Ты знал иных мгновений
Незабываемую власть!
Недаром в скуку, смрад и страсть
Твоей души — какой-то гений
Печальный проникал порой:
Твои озлобленные руки
Будили Рубинштейна звуки,
Ты ведал холод за спиной,
И, может быть, в преданьях темных
Твоей души, в глуши, впотьмах —
Хранилась память глаз огромных
И крыл, изломанных в горах…
В ком смутно брежжит память эта,
Тот странен и с людьми не схож:
Всю жизнь его — уже поэта
Священная объемлет дрожь,
Бывает глух, и слеп, и нем он,
В нем почивает некий бог,
Его опустошает Демон,
Над коим Врубель изнемог!
Его прозрения глубоки,
Но их глушит ночная тьма,
И в снах холодных и жестоких
Он видит «горе от ума»…
13
Тебе, читатель, надоело,
Что я тяну вступленья нить,
Но знай — иду я к цели смело,
Чтоб истину установить.
Кто б ни был ты, — среди обедов,
Или храня служебный пыл,
Ты, может быть, совсем забыл,
Что был чиновник Грибоедов,
Что службы долг не помешал
Ему увидеть в сне тревожном
Бред Чацкого о невозможном,
И Фамусова шумный бал,
И Лизы пухленькие губки…
И — завершенье всех чудес —
Ты, Софья… Вестница небес,
Или бесенок мелкий в юбке?.
Я слышу возмущенный крик:
«Кто ж Грибоедова не знает?» —
«Вы, вы!» — Довольно. Умолкает
Мой сатирический язык, —
Читали вы «Милльон терзаний»,
Смотрели «Горе от ума»…
В умах — всё сон полусознаний, —
В сердцах — всё та же полутьма…
«Твой Врубель — кто?» — отвсюду разом
Кричат… Кто Врубель? — На, лови!..
(О, господи благослови…)
Он был… печерским богомазом.
Пожалуй, так собьюсь с пути —
Всё объясняю да толкую…
Ты пропусти главу-другую,
А впрочем (бог тебе прости)…
Хоть всю поэму пропусти.
14
С тобою связь я стал терять,
Читатель, уходя в раздумья,
Я голосу благоразумья
Давно уж перестал внимать…
Передо мной открылись бездны…
И вдруг — припоминаю я:
Что, если ты — колпак уездный,
Иль, скажем, ревностный судья?..
Иль даже чином много выше?
Я твой не оскорблю устав:
С пучком своих четверостиший
На землю вновь лечу стремглав…
Эй, шибче! Пользуясь моментом,
(Чтоб ты меня не обзывал
«Кривлякою» и «декадентом»),
Зову тебя к себе на бал!
Знакомьтесь: девушка из скромных —
Она тебя не оскорбит,
Застенчивость, и даже стыд,
Горят во взорах Музы томных,
С ней смело танец начинай…
А если ты отец семейства, —
Эй, Муза! чур, без чародейства,
Кокетничай, да меру знай!
Читатель! Веселее! С богом!
Не раскисай хоть на балу!
Не то опять высоким слогом
Я придушу тебя в углу!
Она — ты думал — неуклюжа,
И неречиста, и скучна?
Нет, погоди, мой друг! Она
Сведет с ума любого мужа,
Заставит дуться многих жен,
Пройдясь с тобой в мазурке польской,
Сверкнув тебе улыбкой скользкой…
(А ты, поди — уже влюблен!)
«Я вас люблю — и вы поверьте!»
(Мой бог! Когда от скромных дев
Вы этот слышали запев?)
Смотри! Завертит хоть до смерти,
Сдавайся! С Музою моей
Ты ждал не этого, признаться?
И вдруг — так страшно запыхаться?..
Приляг же, отдохни скорей,
И больше не читай поэмы!
Негодница! Что скажет свет?
Подсовывать такие темы
Читателю почтенных лет?
Прочь с глаз! С такими я не знаюсь!
Ступай, откудова пришла! —
Тебя плясунья провела,
Читатель! Так и быть, признаюсь:
Повеселить тебя я рад,
Ища с плясуньями союза,
Но у меня — другая Муза,
А эту — взял я напрокат.
Январь 1911

[комментарии 1]

Наброски продолжения второй главы

24 января 1921
К чему мечтою беспокойной
Опережать событий строй?
Зачем в порядок мира стройный
Вводить свой голос бредовой?
В твои……. сцепленные зубы,
Пегас, протисну удила,
И если ты, заслышав трубы,
На звук помчишься, как стрела,
Тебе исполосую спину
Моим узорчатым хлыстом,
Тебя я навзничь опрокину,
Рот окровавив мундштуком,
И встанешь ты, дрожа всем телом,
Дымясь, кося свои умный глаз
На победителя…….
Смирителя твоих проказ…
Пойдешь туда, куда мне надо,
Грызя и пеня удила,
Пока вечерняя прохлада
Меня на отдых отвела…
Смирись, и воле человека
Покорствуй, буйная мечта…
Сошли туман и темнота.
Настал блаженный вечер века.
Кончался век, не разрешив
Своих мучительных загадок,
Грозу и бурю затаив
Среди широких … складок
Туманного плаща времен.
Зарыты в землю бунтари,
Их голос заглушён на время.
Вооруженный мир, как бремя,
Несут безропотно цари.
И Крупп, несущий мир всем странам,
(Священный) страж святых могил,
Полнеба чадом и туманом
Над всей Европой закоптил.
И в русской хате деревенской
Сверчок, как прежде, затрещал.
В то время земли пустовали
Дворянские — и маклаки
Их за бесценок продавали,
Но начисто свели лески.
И старики, не прозревая
Грядущих бедствий
За грош купили угол рая
Неподалеку от Москвы.
Огромный тополь серебристый
Склонял над домом свой шатер,
Стеной шиповника душистой
Встречал въезжающего двор.
Он был амбаром с острой крышей
От ветров северных укрыт,
И можно было ясно слышать,
Какая тишина царит.
Навстречу тройке запыленной
Старуха вышла на крыльцо,
От солнца заслонив лицо
(Раздался листьев шелест сонный),
Бастыльник покачнув крылом,
Коляска подкатилась к дому.
И сразу стало всё знакомо,
Как будто длилось много лет, —
И серый дом, и в мезонине
Венецианское окно,
Цвет стекол — красный, желтый, синий,
Как будто так и быть должно.
Ключом старинным дом открыли
(Ребенка внес туда старик),
И тишины не возмутили
Собачий лай и детский крик.
Они умолкли — слышно стало
Жужжанье мухи на окне,
И муха биться перестала,
И лишь по голубой стене
Бросает солнце листьев тени,
Да ветер клонит за окном
Столетние кусты сирени,
В которых тонет старый дом.
Да звук какой-то заглушённый —
Звук той же самой тишины,
Иль звон церковный, отдаленный,
Иль гул (неконченной) весны,
И потянулись вслед за звуком
(Который новый мир принес)
Отец, и мать, и дочка с внуком,
И ласковый дворовый пес…
И дверь звенящая балкона
Открылась в липы и в сирень,
И в синий купол небосклона,
И в лень окрестных деревень.
Туда, где вьется пестрым лугом
Дороги узкой колея,
Где обвелась …
Усадьба чья-то и ничья.
И по холмам, и по ложбинам,
Меж полосами светлой ржи
Бегут, сбегаются к овинам
Темно-зеленые межи,
Стада белеют, серебрятся
Далекой речки рукава
Телеги … катятся
В пыли, и видная едва
Белеет церковь над рекою,
За ней опять — леса, поли…
И всей весенней красотою
Сияет русская земля…
Здесь кудри внука золотые
Ласкало солнце, здесь…….
Он был заботой женщин нежной
От грубой жизни огражден,
Летели годы безмятежно,
Как голубой весенний сои.
И жизни (редкие) уродства
(Которых нельзя было не заметить)
Возбуждали удивление и не нарушали благородства
И строй возвышенный души.
Уж осень, хлеб обмолотили,
И, к стенке прислонив цепы,
Рязанцы к веялке сложили
(Уже последние снопы).
Потом зерно в мешки ссыпают,
Белеющие от муки,
В телегу валят, и сажают
Наверх ребенка на мешки.
Мешков с десяток по три меры
Везет с гумна в амбар шажком
Почти тридцатилетний серый,
За ним — рязанцы вшестером,
Приказчик, бабушка с плетеной
Своей корзинкой для грибов —
Следят, чтоб внук неугомонный
Не соскользнулс мешков.
А внук сидит, гордясь немного,
Что можно править самому,
И по гумну на двор дорога
Предлинной кажется ему.
В деревне жиля только летом,
А с наступленьем холодов…
(Пред ним встают) идей Платона
Великолепные миры.
И гимназистам, не забывшим
Про единицы и нули,
Профессор врет: «Вы — соль земли!»
Семь лет гимназия толстовской,
Латынь и греки …
Растет, растет его волненье,
…отчего
Уже туманное виденье
В ночи преследует его,
Он виснет над туманной бездной,
И в пропасть падает во сне
Ему призывы тверди звездной
В ночной понятны тишине,
Его манят заката розы,
Его восторгу нет конца,
Когда … грозы …
И под палящим солнцем дня
…на коня,
Высокий белый конь, ночуя
Прикосновение хлыста,
Уже волнуясь и танцуя,
Его выносит в ворота.
Стремян поскрипывают…….
Позвякивают удила,
Встречает жадными глазами
Мир, зримый с высоты седла.
Пропадая на целые дни — до заката, он очерчивает все большие и большие круги вокруг родной усадьбы. Все новые долины, болота и рощи, за болотами опять холмы, и со всех холмов, то в большем, то в меньшем удалении — высокая ель на гумне и шатер серебристого тополя над домом.
Он проезжает деревни, сначала ближние, потом — незнакомые. Молодухи и девки у колодца. Зачерпнула воды, наклонилась, надевает ведра на коромысло, слышит топот коня, заслонилась от солнца, взглянула и засмеялась — блеснули глаза и зубы — и отвернулась, и пошла плавно прочь. Он смотрит вслед, как она качает стан, и долго ничего не видит, кроме этих смеющихся зубов, и поднимает лошадь в галоп. Она переходит в карьер, он летит без оглядки, солнце палит, и ветер свистит в ушах, уже вся деревня промелькнула мимо — последние сараи, конопля, поля ржаные, голубые полоски льна, — опять перелесок, он остановил лошадь, она пошла шагом, тень, колеи, корни, из-за стволов старых смотрит большая заросль белой серебрянки, как дым, как видение.
Долго он объезжал окрестные холмы и поля, и уже давно его внимание было привлечено зубчатой полосой леса на гребне холма на горизонте. Под этой полосой, на крутом спуске с холма, лежала деревня. Он поехал туда весной, и уже солнце было на закате, когда он въехал в старую березовую рощу под холмом. Косые лучи заката — облака окрасились в пурпур, видение средневековой твердыни. Он минует деревню и подъезжает к лесу, едет шагом мимо него; вдруг — дорожка в лесу, он сворачивает, заставляя лошадь перепрыгнуть через канаву, за сыростью и мраком виден новый просвет, он выезжает на поляну, перед ним открывается новая необъятная незнакомая даль, а сбоку — фруктовый сад. Розовая девушка, лепестки яблони он перестает быть мальчиком.

Январь и май-июль 1921

[1]Матерьялы для поэмы

12 октября 1911
Последние годы Александра II. Его зовут… бодрилка («заслонка» — домашние). Мешки под глазами, глаза страшные, худой, огромный, циник, губы такие, «точно хочет плюнуть». Дворец (до взрыва) запущен — министр двора старый Адлерберг обижается и не позволяет оказать слова; великий князь Павел Александрович жалуется на дворцовые булки, накупил сам у Филиппова гору калачей и баранок. — Александр ездит от великого князя в Михайловский дворец (где пьет чай) — его всегда видно издали: 6 казаков (?) конвойцев кругом (на этом пути и застало его 1 марта).
Турецкая война 1877–1878. Военные действия кончились уже в январе — русские войска подошли к Константинополю. Всеобщее возмущение — зачем его не взяли (Александр обещал не брать англичанам). День получения известия о взятии Плевны в Петербурге (конец зимы 1877) — сухой бесснежный мороз.
1 марта — яркое солнце, тает.
«Горный Дубняк».
Растерянность 1 марта. Е. О. Романовский пошел во дворец и дошел до гроба — никто его не остановил. Возбуждение на Невском. Выход во дворце — у всех родных заплаканные глаза. Тут же кричат «ура».
Ненависть к Достоевскому («шампанские либералы», обеды Литературного фонда, 19 февраля). Похороны. Убогая квартира, так что гроб еле можно стащить с лестницы. Либеральное тогда «Новое время» описывает, как тело обмывали на соломе. Толпа, венок «певцу униженных и оскорбленных». Диалог в толпе: Митрофан Сергеевич Андреев (рослый студент, ражий, русейший, глупый, милый) оберегает маму; из толпы студентов: «Ну вам-то нечего бояться». Андреев сконфуженно: «Да я не за себя»… Такой мороз, что зашли к Панкину погреться. Бабушка ненавидит Достоевского. А. Н. Бекетов, встречаясь с ним, по мягкости не может ненавидеть. Отношение — похожее на то, какое теперь к Розанову. Некрасов, декламируя свои стихи, «что хлеб полей нейдет в прок», прибавляет: «А вот если бы бутылочку шампанского, — другое дело» (рассказ И. М. Прянишникова).
А. Н. Бекетов всегда вместе с Щедриным ездит на заседания Литературного фонда, нанимают карету. Уже больной Щедрин. Щедрин у Донона — лакею, принесшему лангусту: «Ступай вон со своим раком». Циник, вечно «злится».
Стасюлевич богат — многие льнут к его деньгам. (Вл. Соловьев — восходящая звезда). Кони — знаменитый присяжный поверенный (кстати — товарищи Ал. Л. Блока — Карабчевский и Нечаев), донжуан, кутила (всё — у и с А. П. Философовой). Всё — в лучших ресторанах, вечное шампанское.
Л. Ф. Пантелеев (он дворянин, хотя не старый) заведовал делами на приисках Базилевского. О нем — Вас. Игн. Котырло (теперь покойный).
Достоевский, увидав А. Л. Блока на вечере у А. П. Философовой: «Кто этот красавец? — Похож на демона».
На этом горизонте нет: Лескова (скрытный), Островского (в Москве).
В Милютина (военного министра) верят, в Лорис-Меликове — сомневаются (неизвестна его роль в 1 марта).
Убийца Дрентельна (в Петербурге — киевский генерал-губернатор) ускакал на лошади (о, милые, романтические времена). Два студента говорили в шинельной университета о лошадях. Их тут же арестовали. Это уже — см. щедринскую «Современную идиллию». Там же — «топография» Петербурга.
Александр II любил гулять в Летнем саду. Дамы старались вертеться перед ним, пока он не заметит, не заговорит и не… Я думаю — выпученные его глаза, что-то страшное и стеклянное в них и сильная одышка — били не от сердца, а от любвей.

Щедрин. 1881
Тетенька с атурами и контурами едет к болгарам, хочет присутствовать на процессе Засулич, устраивает концерты в пользу курсисток.
«Вы, милая тетенька, восклицаете: „Ах, ведь и я когда-то бредила!“ Но все-таки понимаете, что пол-жизни пробродивши, нельзя сбросить с себя эту хмару так же легко, как сменяют старое, заношенное белье. А домочадцы ваши этого не понимают. Отроду они не бредили — оттого и внутри у них не скребет. А у вас скребет». «Мера в предательстве» (том XI, стр. 334). Дорот. На point’e[17] смотрят, как солнце за будку садится.
Современное и дореформенное лганье (XI, 343 и ел.). «Веселие Руси есть лгати». О недохождении писем — стр. 372–374. «Сплошные сумерки» — 375. О литературе — 376. «Кнут стучит по крышке кареты» — это Петербург — 379. «Общество хочет жить».

С. С. Татищев. «Император Александр II, его жизнь и царствование». 2 тома. Изд. Суворина, 1903, ц. 7 р.
Граф Д. А. Толстой — обер-прокурор Святейшего Синода (1865–1880). Последние годы царствования Александра II назначен Победоносцев. 4 апреля 1866 — покушение Каракозова. В апреле 1866 граф Дм. Толстой назначен министром народного просвещения (с оставлением обер-прокурором).
1875 — граф Д. Толстой испросил высочайшее соизволение на учреждение при министре народного просвещения под председательством статс-секретаря Делянова комиссии для пересмотра университетского устава (1863 г.).
«Периодически повторявшиеся беспорядки (Петербургский университет был закрыт перед 1863 г.) среди студентов вызвали необходимость усилить за ними надзор, и правилами 1867 года для всех высших учебных заведений вменено полиции в обязанность извещать учебное начальство о проступках учащихся, совершаемых ими вне заведений, и вообще о всех действиях, навлекающих сомнение в их нравственной и политической благонадежности, а начальству учебных заведений — исполнять то же по отношению к полиции. Тогда же безусловно воспрещено устройство студентами концертов, спектаклей, чтений и других публичных собраний в пользу недостаточных товарищей…»
Волнения почти во всех высших учебных заведениях Петербурга — март 1869 (после царской грамоты Санкт-петербургскому университету об учреждении 100 императорских стипендий — 8 февраля, по случаю 50-летия).
Новый устав о гимназиях и прогимназиях (классическая система) утвержден 30 июля 1871.
1880 — Граф Д. А. Толстой уволен от должности министра народного просвещения, и управляющим министерством народного просвещения назначен статс-секретарь А. А. Сабуров.
Ужас дипломатических переговоров 1875-77 года. Бескорыстие Александра, Горчаков, Жомини, Андраши; Бисмарк — обманул. 7 апреля 1877 года Александр выезжает на юг, говорит по дороге с войсками, приезжает в Кишинев на главную квартиру (главнокомандующий великий князь Николай Николаевич Старший). 25 апреля Александр возвращается в Петербург войска шпалерами на Невском, встреча на Николаевском вокзале.
Военные действия открылись в самый день объявления войны.
12 апреля дунайская армия перешла Прут, кавказская — вступила в Малую Азию (там — Дризен, Ванновский, Радецкий… здесь — Лорис-Меликов…). Первые успехи. В мае дунайская армия — около Бухареста, кавказская — начало обложения Карса. Александр выезжает 21 мая в действующую армию.
В июне начинают переправляться через Дунай.
В июле первые неудачи под Плевной (на этом умер Никитенко).
Шипка. Главная квартира перенесена в Горный Студень. Климат.
Атака Шипки турками в августе. Раненый Драгомиров. Царь, узнав о потерях, восклицает: «Что же это, наконец, второй Севастополь?» Жара. 12 октября взят Горный Дубняк (гвардия, более 2500 выбыло из строю); 16-го сдался Телиш. 20-го занят Дольний Дубняк. К концу октября Плевна уже обложена со всех сторон, железное кольцо вокруг Османа-Паши. В начало ноября взят Каре.
Конец ноября — взятие Плевны и сдача Османа-Паши.
Царь возвращается в Петербург 10 декабря утром (Варшавский вокзал). Мария Александровна больна и не может встретить. Адресы, хлеб-соль. С вокзала — в Казанский собор.
12 декабря — торжественное празднование 100-летней годовщины рождения Александра Благословенного, — разные милости по этому поводу.
Накануне Рождества царь получает весть о восьмидневном переходе Балкан генералом Гурко.
В начале января русская армия у Филиппополя и Адрианополя, и турки просят мира.
Новая дипломатическая катавасия. Парад 19 февраля (день восшествия на престол Александра II) — у стен Царырада. Сан-Стефанский мирный трактат.
Перед Берлинским конгрессом — русское правительство опасалось войны с Англией и Австрией.
До самого мира — русские войска стоят под Константинополем, а английская эскадра — в Босфоре. В начале февраля 1879 наши войска двинулись из-за границы. Мне нужно описание возвращения гвардии в Петербург.
Весь 1879 г. — козни Бисмарка против России, устройство им союза Германии с Австрией, уламыванье старого Вильгельма, переписка Вильгельма с Александром.
Герцен издает в Лондоне «Колокол» с половины 1857 г. и не идет в оппозицию дальше отмены крепостного нрава, телесных наказаний и свободы слова и печати. Первые 6 лет царствования — «внутренний мир».
1861 год. Прокламации. Польские волнения. Студенческие беспорядки в Санкт-петербурге (исключение и высылка под надзор полиции).
1862 — «усиление брожения». «Молодая Россия» взывает к «всеобщей резне» — разбрасывают далее в Зимнем дворце (?), пожары в Петербурге. Отсюда — закрытие воскресных школ, приостановка газет, обыски и аресты.
Чернышевский сослан.
«Мятеж в Царстве Польском» 1863 г. «произвел в русском обществе коренной и спасительный перелом». «Молодежь отрезвилась» (!).
1866. «Ишутинский кружок» в Москве, к которому принадлежал Каракозов. Запрещены «Современник» и «Русское слово». Во главе III отделения поставлен граф Шувалов, «во главе столичной полиции» — генерал-адъютант Трепов. Министром народного просвещения назначен Д. Толстой.
1869. Обнаружено в Москве «Общество Народной Расправы», — «главный зачинщик» — Нечаев, в 1871 — его процесс.
Начало 70-х годов — пропаганда в «народе» и среди рабочих.
1876. Уличная демонстрация перед Казанским собором 6 декабря.
Осень 1877. Открыта тайная типография в Петербурге.
Март 1876. Похороны «одного социалиста» (почти так пишет г. Татищев), умершего в доме предварительного заключения, гроб несут на руках до кладбища.
Январь 1877. Начало ряда политических процессов. О демонстрации на Казанской площади. Потом — дело о кружке московских пропагандистов; дело «Южно-русского рабочего союза». Шесть отдельных дел.
Сентябрь 1877 — январь 1878. Процесс «о революционной пропаганде в империи» («193-х»). «На другой день после состоявшегося приговора Особого присутствия Сената, 24 января 1878 г., Вера Засулич выстрелом из пистолета ранила петербургского градоначальника Трепова». Она оправдана присяжными! 31 марта. Шумная демонстрация в ее честь.
1878. 4 августа убит начальник III отделения и шеф жандармов Мезенцов на улице днем ударом кинжала в живот. Следуют разные правительственные мероприятия, сообщения и призывы.
15 августа Александр II уехал из Царского Села в Ливадию, в Николаеве перед этим раскрыт заговор на него.
Из Ливадии начальникам III отделения и шефом жандармов назначен генерал-адъютант Дрентельн.
22 ноября Александр II возвратился в Санктпетербург. Уволен министр внутренних дел Тимашев и назначен статс-секретарь Маков.
Сильные студенческие волнения в Петербурге осенью 1878 г. (особенно — Военно-медицинская академия). Исключение и высылка нескольких сот. В Петербурге действует «Северный союз» рабочих, издается социалистическая революционная газета «Земля и Воля».
1879 — начинается с новых террористических актов в провинции. 13 марта покушение на Дрентельна в Петербурге. 2 апреля покушение А. Соловьева на Александра II, гуляющего (5 выстрелов; сельский учитель, исключенный из университета студент), — повешен 28 мая. Учреждение временных генерал-губернаторов. В Петербурге — Гурко.
1879. Вторая половина апреля и май — Александр II в Ливадии.
Особое совещание вырабатывает «меры для борьбы с крамолою». Генерал-губернаторы действуют во всю (обыски, аресты, штрафы, паспортисты и пр. и пр.).
В июне — подкоп под Херсонское казначейство.
Совещания революционеров — разделение «Земли и Воли» на «Народную Волю» (цареубийство) и «Черный Передел» (народники).
Организация покушения на Александра II на Московско-Курской дороге; взрыв 19 ноября не под императорским, а под свитским поездом.
22 ноября Александр II возвращается в Петербург. С 6 октября выходит «Народная Воля». Приготовление взрыва в Зимнем дворце.
1 января 1880 г. на место умершего генерал-адъютанта графа П. Н. Игнатьева председателем Комитета министров назначен статс-секретарь П. А. Валуев. Особое совещание о крамоле.
«Валуев доказывал необходимость для правительства положить конец пассивности благонамеренного большинства населения и создать трибуну, с которой оно могло бы высказывать свои взгляды и тем противодействовать проповедуемым ежедневно и повсюду революционным началам; великий князь Константин Николаевич ссылался на древнее русское государственное право, на вече, боярскую думу, земские соборы допетровского периода русской истории, а также на перенесенные в Свод законов постановления о созыве депутатов „на случай“ и т. п. Убежденно высказался против нововведений, противных духу коренного государственного строя России, цесаревич Александр Александрович, находя, что созыв представительного собрания… еще более взволнует умы. С мнением наследника согласились прочие члены Совещания. В виду приведенных ими веских доводов, государь решил все дело оставить без последствий» (так сообщено в дневнике Валуева).
5 февраля был взрыв в Зимнем дворце.
8 февраля 1880 г. во дворце. Опять совещание. Цесаревич предлагает учредить «Верховную следственную комиссию» с обширными полномочиями на всю Россию. 9 февраля Александр II соглашается на учреждение такой комиссии и ставит во главе ее графа Лорис-Меликова. С тем вместе упраздняется петербургское генерал-губернаторство.
Члены «Верховной распорядительной комиссии»: Победоносцев (член Государственного совета), генерал-адъютант князь Имеретинский, статс-секретарь Каханов, сенаторы Ковалевский, Шамшин и Марков, товарищ главноуправляющего III отделением Собственной его величества канцелярии генерал-майор Черевин, генерал-майор Батьянов и правитель канцелярии министерства внутренних дел Перфильев.
Лорис-Меликов прежде всего обращается к жителям столицы.
При таких чрезвычайных и тревожных обстоятельствах празднуется 25-летие царствования Александра II 19 февраля. Пальба, прием гвардейских полков, Государственного совета и Сената, письмо от Святейшего Синода.
На другой день (20 февраля) покушение на Лорис-Меликова, безрезультатное (покушавшийся повешен в 24 часа).
Скоро уволен Дрентельн, и III отделение фактически перешло к Лорис-Меликову.
4 марта — первое заседание «Комиссии». Лорис-Меликов указывает две главные ее задачи: «принятие решительных мер к подавлению преступных деяний анархистов и изыскание средств для уврачевания причин, породивших крамолу и поддерживающих ее».
Работы Комиссии и доклад Лорис-Меликова. По представлению Лорис-Меликова граф Толстой уволен от должности министра народного просвещения и сменен Сабуровым, и от должности обер-прокурора Синода — сменен Победоносцевым.
22 мая умерла Мария Александровна, 28 мая ее похороны. Между тем террористическая деятельность продолжается (приготовляется цареубийство около Окуловки; подушки с динамитом под Каменным мостом на Екатерининском канале).
В начале августа Лорис-Меликов сделан министром внутренних дел. Сенатская ревизия 9-ти губерний (27 августа 1880).
17 августа Александр II уезжает в Ливадию, а 30-го жалует Лорис-Меликову Андрея Первозванного. 28 ноября Александр II возвращается в Петербург. Указ Сенату об отмене акциза на соль (с 2 января 1881 г.).
1881. В конце января Лорис-Меликов «свидетельствует во всеподданнейшем докладе о благотворных последствиях принятия правительством системы постепенного возвращения государственной жизни к правильному течению». При этом он говорит, что «реформы не закончены», и предлагает «временные подготовительные комиссии наподобие организованных в 1859 г. редакционных комиссий с тем, чтобы работы этих комиссий были подвергаемы рассмотрению, с участием лиц, взятых из среды земства и некоторых значительных городов».
«В конце декабря 1880 года счастливая случайность вызвала в Петербурге арест главного вожака шайки Александра Михайлова[18], после чего руководство ею перешло в руки Андрея Желябова»…
Книга кончается описанием приготовления и совершения 1 марта.
Из остальных частей книги — на будущее: планы Жуковского (воспитание царя — что это?): трогательная и милая дворцовая обстановка «маленького Саши» (Александр II родился 17 апреля 1818 года).
Всю жизнь Александр II плакал, молился, просил и благодарил бога. Этому много способствовал Жуковский — по всей вероятности, его рука- на всем последующем. Впрочем, и Николай плакал «августейшими слезами».
Смерть наследника — сына Александра II (Николая Александровича) в 1865 г., весной.
Первое покушение на Александра II — 4 апреля 1866 — у Летнего сада (крестьянин Осип Комиссаров ударяет Каракозова по руке с пистолетом)… Комиссаров потом был в гусарах, получил деньги, с ним возились. Гренадерская часовня — ее история.
1861. Сильные студенческие волнения осенью в Петербурге. Призывают войска, уличные демонстрации. Прокламации «Молодой России». Пожары в Петербурге.
«Польская смута» (1861-62. — Лето 1860 — политические манифестации в Варшаве). «Слабость» наместника (М. Д. Горчаков). Воззвания, телеграммы Александра II и наместника, маркиз Велепольский. Стрельба на улицах. Смерть старого Горчакова. Сухозанет. Осадное и военное положение в Варшаве и в Царстве Польском. Велепольский зимой 1861-62 г. в Санктпетербурге. Великий князь наместник, покушение на него и на Велепольского.
Адрес польских дворян, высылка графа Андрея Замойского. Новые демонстрации. «Вооруженный мятеж» в начале января 1863 года — на всю западную окраину России («от Вислы и Буга до Западной Двины и Днепра»).
«Рекрутский набор произведен в Варшаве в ночь со 2 на 3 января 1863 г. По распоряжению Совета управления Царством Польским имели поступить в рекруты те из подлежащих военной службе поляков, которые были известны как участники уличных демонстраций и революционных беспорядков. Но, предупрежденные своими сообщниками — чиновниками, состоящими на государственной службе, молодые люди эти успели бежать из Варшавы и, собравшись в окрестных лесах, образовали первые мятежные шайки, вооруженные косами, ножами, саблями, отчасти охотничьими ружьями и пистолетами» (то же в в других местах в несколько дней). Подпольный центральный комитет издал призыв к общему повстанью. Нападение на русские войска.
Русские летучие отряды.
«Мощным выразителем одушевления русского общества, поборником единения всех русских людей с Верховной Властью в общем деле отстаиванья державных прав России, ее чести в достоинства, явился в новорожденной бесцензурной русской повременной печати издатель „Московских ведомостей“ М. Н. Катков. Пламенная речь этого даровитого и убежденного писателя поколебала и скоро совсем вытеснила влияние либеральных органов и заграничных выходцев, которым известная часть русского общества подчинялась дотоле…» (!!!),
Муравьев и граф Берг. «Под страхом денежных штрафов женщины сняли траур и облеклись в цветные наряды». К 1 мая повстанье уничтожено.

Л. Ф. Пантелеев. Из воспоминаний прошлого (СПб., 1905). (1858-64 года главным образом).
Петербургский университет — сходки, студенческие нравы, отношение к крестьянской реформе, польская партия, профессора, женщины в университете, Литературный фонд, вечера (Тиблена и др.), петербургские пожары и «Земля и Воля» 1861-62 годов.
Около трети студентов (400–500 человек) — поляки. Петербургские события 1861 г. — панихида в католическом соборе по пяти убитым в Варшаве при подавлении манифестации 13 февраля, — и похороны Шевченки 28 февраля.
Штатское платье у студентов (форма отменена официально в 1861).
Л. Ф. Пантелеев был арестован в декабре 1864 и вернулся в Россию только в 1875.
Дурное о Некрасове, о чтении Некрасова, Тургенева, Майкова, Полонского. «Ревизор» в исполнении литераторов (14 апреля 1860).
Либерализм среди военных (офицеров).

А. Тун. История революционных движений в России. Перевод Веры Засулич, Д. Кольцова и др. Изд. «Библиотеки для всех» О. И. Гутенберга. С дополнением нескольких русских статей.
Эту книгу надо иметь.
Книга написана около 1883 г. Период 1879–1881 — «формальная война между правительством и загадочным Исполнительным комитетом».
Лев Дейч (один из трех главных участников Чигиринского дела — Стефанович и Боханский) бежал из Киевской тюрьмы за границу и летом 1884 г. был выдан России и отправлен на каторгу. В те годы немцы с русскими революционерами не церемонились.
Плеханов говорит: наследство революционеров 70-х годов было чрезвычайно велико и незаменимо в практическом смысле, «но в теоретическом отношении семидесятые годы давали нам чрезвычайно мало, так как наследство, завещанное нам ими, оставляло совершенно незаполненной ту пропасть, которая отделяла „русский социалиам“ бакунинского или лаероескаго оттенка от научного социалиама Западной Европы».
Есть книга Розена — «Воспоминания русского декабриста».
Трогательная брошюра Савенковой («Годы скорби»).

Князь В. Мещерский. Воспоминания. Том I.
I том, вообще, очень интересен, но из него мне нужны только «словечки».
«Человечество — какая страшная стихия!» (стр. 451 — это и Мещерский!).
О тяжести положения Александра Александровича, когда умер брат (450).
Стр. 448. Рассуждения Мещерского, почему лучше Александр Александрович как царь, чем его брат.
Александр II идет на буфетчика (бить? — стр. 436).
Разочарованность в людях государя — 434, 338.
«Недостаток в людях».
Слова цесаревича о смерти (378).
Признания цесаревича о тоске и бессоннице (381). У Саши (Александра III) — «чистая и спокойная душа» (слова цесаревича — 381).
Весь том — удивительная иллюстрация царской жизни — ее тяжелой безвыходности. «Царскосельский затвор» — слова цесаревича (356). Тепличность, уют, серьезность временами во дворце — в противоположность нигилизму департаментов. «Чудная поэзия» — это дворцовое, придворное, царская ласка, — для Мещерского. «Неприветливая проза» — это жизнь. Александр II пьет всегда Moselwein mousseux[19].
Страшный Дубельт (329).
Князь Суворов — 307 и др. («индискретный болтун»). Также — 235.
Канцлер Горчаков. Какое впечатление произвели на Мещерского «нигилисты» — 154. «Распущенность интеллигенции» (246 — по поводу польского восстания).
Огрицко — чиновник.
Мое: Благотворное отсутствие газет (начало 60-х годов-212).
Упорная, скучная, каждодневная, холодная и опасная работа: мужик в шинели тащит пушку на Балканы, греет руки, притопывает ногами от мороза, хрюкает во сне от жара, вскакивает, разбуженный толчком, умирает от пули, стонет и кричит от неистовой боли; «в результате» — на лбу врезается надписью: Плевна, Рушук, Шипка, Горный Дубняк, Филиппополь. Называется это — военная слава. И действительно, когда идут по Забалканскому и т. д. — на каждом штыке цветы, веселый сентябрьский день — солнечный — праздник, ликование, любопытство.

С. Г. Сватиков, Общественное движение в России (1700–1895). 60 коп. (Изд. «Донской речи» — цензуровано в 1905 г. в Ростове-на-Дону).
Изложение политических проектов и программ.
Конец 60-х и 70-е годы — отсутствие конституционных заявлений по причине органической реакции, охватившей общество после разрешения основной реформы — освобождения крестьян. Консервативные элементы в 62-м году использовали петербургские пожары («Современник», «Русское дело», Чернышевский, Писарев, Шелгунов), в 1866-м — покушение Каракозова (его повешенье, прекращение «Современника» и «Русского слова», ушел в отставку Суворов («либеральный» петербургский генерал-губернатор), министр народного просвещения Головнин, министр внутренних дел Валуев). Всё больший раскол между либералами и радикалами.
Земские пожелания и общественный разброд после 1 марта. Из речи Ивана Аксакова в Славянском обществе 28 марта: «Мы подошли к самому краю бездны. Еще шаг в том направлении, в котором с таким преступным легкомыслием мы двигались до сих пор, и — кровавый хаос». «Пора домой» славянофилов.
Записки, поданные Лорис-Меликову маркизом Велепольским, Б. Чичериным и А. Градовским — о сохранении самодержавия. Вопрос пока оставлен открытым. Лорж-Меликов еще надеется на «совещательную комиссию представителей»…
После 1 марта градоначальником назначен
Н. П. Баранов (скоро сменен). В конце апреля уже участь народных представителей и Лорис-Меликова решена.
Избран, однако, лозунг славянофилов: «самоуправляющаяся местная земля с самодержавным царем во главе». Впервые в России выходит в отставку не только «премьер», но и его «кабинет» (Абаза, Милютин, позже Сабуров).
Министр внутренних дел — граф Игнатьев. «Мечты» земцев. Вызов Игнатьевым «сведущих людей» не вызвал сочувствия земцев. Коронация (1883).
Министр внутренних дел — Толстой (во главе — Победоносцев, их поддерживает Катков), — свергают Игнатьева и Скобелева (поддерживаемых И. Аксаковым).
Восьмидесятые годы и первая половина девяностых.
Манифест 29.IV.1881 — о неуклонном охранении самодержавия.
14. VIII.1881 положение об усиленной и чрезвычайной охране.
1882 — временные правила о евреях (черта оседлости установлена).
1882 — временные правила о печати.
1 августа 1884 — университетский устав.
Преобразование военных гимназий в кадетские корпуса, правила о народных библиотеках-читальнях, воспрещение выдачи раз [личных] книг и журналов в публичных библиотеках, учреждение церковно-приходских школ.
Земские начальники («близкая к народу твердая правительственная власть»).
Изменение судебных установлений (относительно суда присяжных).
1889. Уничтожение (почти) выборности мирового суда.
1890. Новое положение о земских учреждениях.
1892. Новое городовое положение. Преследования крайних партий.
На докладе министра внутренних дел о (непринятом) адресе тверского земства (1894) Николай II написал: «Я чрезвычайно удивлен и недоволен этой неуместной выходкой 35 гласных губернского земского собрания».
17 января 1895 — прием депутаций. Государь прочел речь: «… Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления; пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель».

Мих. Лемке. Политические процессы Михайлова, Писарева и Чернышевского (по неизданным документам). СПб., 1907 (изд. Поповой).
Было в первых пяти книгах «Былого». Здесь напечатаны (с пропусками) прокламации 60-х годов — «К молодому поколению», «Молодая Россия», «Предостережение» (по поводу петербургских пожаров 1862), «Воззвание к барским крестьянам».
«Вестник Европы» 1878 г., № 1. Статья «Официальная Турция в лицах». Автор (В. И. Смирнов) пишет буквально то, что писали о японцах после войны (о том, что турки, которые казались прежде «отребьем мира, жалким исчадием человеческого рода», «показали себя не только отчаянными воителями, но и вооруженными превосходным оружием, ловко им управляющими, выставили замечательных полководцев, доказали полную самоотверженность…»).
«Вестник Европы», 1878, No№ 1 и 2. Стихи — Голенищева-Кутузова, Минского, «Ночи» Мюссе (С. Андреевский).
Письма Пушкина с предисловием Тургенева.
Корреспонденции Зола о французском театре и поэзии.
Роман Шпильгагена.
«Внутреннее обозрение» — о войне, о бюджете, о недостатках в армии, проявившихся во время войны, о небывалом внутреннем спокойствии в России.
Некролог Некрасова (27.ХII.1877).
«Обозрение военных действий».
Комедия Потехина, статьи Ореста Миллера, Сергеевича, повесть Г. Данилевского.
Корреспонденции Е. Утина из Болгарии.
Из следующих №№ 1878 г. («внутреннее обозрение» и др.). — Наша печать была относительно свободна, не подвергалась административным карам за то, что писала, что наши («Крынковские») ружья хуже турецких (Пибоди и Мартини), что в войсках недоставало теплой одежды, что перевозка раненых на простых телегах сопровождалась многими страданиями.
Большой перерыв — праздность.

16. XII.
«Сборник военных рассказов 1877-78 г.», 6 тт.
Подвигов наших волна Сказкой казарменной стала. (Беранже-см. т, V, стр. 11)
Из этого громоздкого издания, где жизнь преобладает над словами, я беру прежде всего — только европейскую Турцию, затем — только о выдающемся (просматривая бегло).
В глазах солдат и офицеров, возвратившихся с войны, еще стоят — раны, бледные лица, возбужденные глаза, зарева, белое знамя, взвившееся при свете пылающих соломенных избушек Горного Дубняка (V, 473).
Том III, стр. 267–268. Лейб-гвардии Гренадерский полк выступил из Петербурга в следующем составе:
Штаб и обер офицеров — 52.
Строевых нижних чинов -3.150.
Нестроевых -251.
В сражении под Горным Дубняком (12 октября) выбыли из строя (убиты и ранены) около трети нижних чинов и более половины офицеров.
Планы поэмы
24 февраля (1911)
У моего героя не было событий в жизни. Он жил с родными тихой жизнью в победоносцевском периоде. С детства он молчал, и все сильнее в нем накоплялось волнение беспокойное и неопределенное. Между тем близилась Цусима и кровавые зори 9 января. Он ко всему относился как поэт, был мистиком, в окружающей тревоге видел предвестие конца мира. Всё разрастающиеся события были для него только образами развертывающегося хаоса. Скоро волнение его нашло себе русло: он попал в общество людей, у которых не сходили с языка слова «революция», «мятеж», «анархия», «безумие». Здесь были красивые женщины «с вечно смятой розой на груди» — с приподнятой головой и приоткрытыми губами. Вино лилось рекой. Каждый «безумствовал», каждый хотел разрушить семью, домашний очаг — свой вместе с чужим. Герой мой с головой ушел в эту сумасшедшую игру, в то неопределенно-бурное миросозерцание, которое смеялось над всем, полагая, что все понимает. Однажды, с совершенно пустой головой, легкий, беспечный, но уже с таящимся в душе протестом против своего бесцельного и губительного существования, вбежал он на лестницу своего дома.
На столе лежало два письма: одно-надушенное, безграмотное и страстное… Потом он распечатал второе. Здесь его извещали кратко, что отец его находится при смерти в варшавской больнице.
Оставив все, он бросился в Варшаву. Одиночество в вагоне. «Жандармы, рельсы, фонари»… Первые впечатления Варшавы.

21 февраля 1913
Пролог («Жизнь без начала и конца»).
Глава I. Петербург конца 70-х годов. Турецкая война и 1 марта. Это — фон. Семья и появление в ней «демона». Скучая, увозит молодую жену в Варшаву. Через год она возвращается: «бледна, взмучена, ребенок золотокудрый на руках».
Глава II. Петербург 90-х годов. Царь. Тройки, вдова Клико. Воспитание сына у матери. Юность, видения, весенний пыл, роман (еще удачливый). Первая мазурка. Приближение революции, весть о приближающейся кончине отца.
Глава III. Приезд в Варшаву. Смерть отца. Тоска, мороз, ночь. Вторая мазурка. «Ее» появление. Зачат сын.
Глава IV. Возвращение в Петербург. Красные зори, черные ночи. Гибель его (уже неудачливый). Баррикада. Эпилог. Третья мазурка. Где-то в бедной комнате, в каком-то городе растет мальчик. Два лейтмотива: один — жизнь идет, как пехота, безнадежно. Другой — мазурка.

21. IX.1913
Дед светел. В семью является демон, чтобы родить сына (первый «отбор»).
Детство и юность сына. Розовый туман, пар над лугами. Любовь. Опять война — и за нею революция. Встреча — как рыцарь, закованный в броню, — лица не видно. Безумие холодной страсти, так и нет лица. Утром — записка: «Смертельно болен ваш отец».
Вся тоска — только для встречи с «простой». Все лицо, пленительное все. Зачатие сына (последний отбор, что сулит?).

Октябрь 1913
В 70-х годах жизнь идет «ровно» (сравнительно. Лейтмотив — пехота). Это оттого, что деды верят в дело. Есть незыблемое основание, почва под ногами. Уже кругом — 1 марта. И вот — предвестием входит в семью «демон».

Октябрь 1911
…Но уже на все это глядят чьи-то холодные глаза. В дружной семье появляется «странный незнакомец»…
…И ребенка окружили всеми заботами, всем теплом, которое еще осталось в семье, где дети выросли и смотрят прочь, а старики уже болеют, становятся равнодушнее, друзей не так много, и друзья уже не те — свободолюбивые, пламенные. Теперь — апухтинская нотка.
Уж Александр Второй в могиле,
На троне — новый Александр.
Семья, идущая как бы на убыль, старикам суждено окончить дни в глуши победоносцевского периода. Теперь уже то, что растет, — растет не по-ихнему, они этого не видят, им виден только мрак. Тут и начинается: золотое детство, елка, дворянское баловство, няня, Пушкин (опять и опять!), потом — гимназия — сначала утра при лампе, потом великопостные сумерки с трескающимся льдом и ветром. Петербург рождается новый, напророченный «обскурантом» Достоевским.
Пускай, наконец, «герой» воплотится. Пусть его зовут Дмитрием (как хотели назвать меня).

План первой части
(1878–1881)
Чему радуется Петербург? Солнечный сентябрь 1878. Войска наши возвращаются от стен Цареграда. Их держали в карантине, довезли до Александровской станции и теперь по одному полку в день вводят в город по шоссе от Пулкова. Трибуны у Московской заставы, там императрица и двор. Народ по всему пути. Из окон летят цветы и папиросы на «серые груди». Идут усталые и разреженные полки. У командиров полков, батальонов — всюду цветы, на седле, на лошадиной челке. У каждого солдата — букет цветов на штыке. Тяжелая, усталая пехота идет через весь город — по Забалканскому, Гороховой, Морской… Адреса, речи. Гренадеры, бывшие у Московской заставы утром, дошли до казарм только в 6-м часу.
За ними Плевна, Шипка, Горный Дубняк. Шапки и темляки будут украшены. Но за ними еще — голод, лохмотья, спотыканье по снегу на Балканах, кровь, холод, смерть, хуже смерти воровство интендантов.
В этой поэме я хочу указать на пропасть между общественным и личным, пропасть, которая становится все глубже.[20]

10 октября на рассвете
Начало — на рубеже 70-80-х годов. Прекрасная семья. Гостеприимство — стародворянское, думы — светлые, чувства простые и строгие.
Реформы отшумели. Еще жива память об измене Каткова. Рядом «злится» Щедрин. Достоевский — обскурант.
Все заволакивается. 1-е марта. Победоносцев бесшумно садится на трон, как сова. Около этого времени в семье появляется черная птица: молодой мрачный (байронист) — предвестие индивидуализма, неудачник Александр Львович Блок. Приготовляется индивидуализм, это значит старинное «общественное» (миро держание) отпускается с миром, просыпается и готов зашуметьнарод.
Вся суть в том, что прелесть той семьи так заметна, потому что все тогдашние прекрасные передовые русские люди носили в себе мир — при всеобщем сне. То были герои еще (дракон, спящая царевна). То, что кажется «наивным» теперь, тогда не было наивно, но было сораспятием. Профессор лучших времен Петербургского университета был тем самым общественным деятелем, онберег Россию. То, что Щедрин говорит о современных ему урядниках и полицейских («Современная идиллия») — верно, не шарж. Тогда и казалось, что есть и было на самом деле только две силы: сила тупой и темной «византийской» реакции — и сила светлая — русский либерализм. Единицы держат Россию, составляя «общественное мнение». —
Ну, а «Народная Воля»?
Итак, — священен кабинет деда, где вечером и ночью совещаются общественные деятели, конспирируют, разрешают самые общие политические вопросы (а в университете их тем временем разрешают, как всегда, студенты), — а утром маленький внук, будущий индивидуалист, пачкает и рвет «Жизнь животных» Брэма, и няня читает с ним долго-долго, внимательно, изо дня в день:
Гроб качается хрустальный…
Спит царевна мертвым сном.
Внук читает с няней в дедушкином кабинете (Кот Мурлыка, Андерсен, Топелиус), а на другом конце квартиры веселится молодежь. Молодая мать, тройки, разношерстые молодые людии кудластые студенты, и молодые военные (милютинская закваска), апухтинское: вечера и ночи, ребенок не замешан, спит в кроватке, чисто и тепло, а на улице — уютный, толстый снег, шампанское для молодости еще беспечной, не «раздвоенной», ничем не отравленной, по-старинному веселой. Еще все дешево и ямщицкий начай, и кабинет, и вдова Клико (кажется, в то время).

Весна 1911
Семья начинает тяготить. И вот — его уже томит новое. Когда говеет гимназистом — синяя весна, сумерки, ладан, и лед звездится на лужах. Скоро м

Год написания: 1921

Нажимая на кнопку «Отправить», я даю согласие на обработку персональных данных.